А знаете ли вы, господа, какие на Марсе бури? Сидишь, бывало, за окном метель метет, красна метелица, а ты в окно глядишь, или ее, родимую... кстати, где она? Ушла, хлопнула дверью. Осталась от нашей встречи одна запчасть – непочатая бутылка «Столичной». И стол. Выпивка, закуска, икра – все, о чем мечтала застойная твоя душа. Вот и давись теперь. Все тебе, одному. Одному... Плачь. А лучше пей. Молча пей. Ушла она, понимаешь, ты, болван, ушла. Докуражился. Тоже мне, непризнанный гений. За что человека обидел? Кто тебя, мудака, ждал? Эх... будем.
Ну вот, пью. Еще бы поддать и еще... до стеклянного звона. Чтоб ночь белой казалась. Эх, да ведь она и так белая! Лето на дворе, время пришло! А из окна-то, из окна! Да не площадь Красная, а весь Исаакиевский – как на ладони! Богатый он был мужик, Исакий. Такой хором отгрохал.
Ой, напильнички каленые, курлыки золотые, куда летите? В Швецию? Ну, да. Куда ж вам еще. А ты, чего? Устал? Не бойся. Садись на подоконник. Не долетишь ты дотуда без ручки, как пить дать не долетишь. И я не долетел. Чтоб в Швецию долететь, ручка нужна. Крепкая такая, чтоб в спину толкала. Я и троеборье выполнил – котельня, психушка, тюрьма – и в списках значился и в списках ходил... кристальной души человек был, хо-хо... А чего хотел? Ты – напильник, тебе врать не стану. Славы хотел, очей горящих. А... не вышла удача. Проехала мимо на большом таком лимузине. Оклемался? Ну, счастливого пути. Привет королеве. Хотя, говорят, не та уже она. Да и все другое – не то.
Ай, утюжки бравые, куда строем идете? К простынкам? Гладить их будете? Идите, идите... А меня вот некому гладить. Ушла она. Внутри все горит. Может, позвонить куда-в-муда, любовь тыры-пыры, тить купить, насчет барышень распорядиться? Нет, не поможет. Она ушла. Она, не другие.
Тяжко-то как... Хоть песенку веселую спою... Раз, два, три, четыре... пять... вышел зайчик погулять. Привет, зайчик. Ты уж извини, что я тебя так, мордой в салат. Хочешь, вот, капусту ешь, горох, хочешь – выпей. Знаешь, зайка, а я ведь и вправду сидел. В Сибири, в ссылке, в тюрьме. За мысли, понимаешь, страдал. И мусора меня по лицу били... Все равно было веселей.
Написал пару строк, а тебя уже и к Брежневу, и к Понтию Пилату, и на дыбу, и на иглу. А сейчас, все можно, все дозволено... хочешь – пиши, хочешь – кричи, да только не слышит никто. Потому что все пишут, все кричат. Хочешь – в петлю полезай. И ведь лезут. Каждый год друзей на упокой вывозим.
Эх, опять грустно. Ну, что там дальше.. Вот охотник выбегает, прямо в зайчика... Слышь, охотник – поставь ружье, да садись за стол. Посидим, побакланим. А зайца не тронь. Лежит он, понимаешь, слушает, не перебивает, под интеллигента косит. Стукач он, вот что я тебе скажу. Охотник! Страдали мы, а зачем? Кому это все досталось? Дожили – ноги об тебя вытереть некому. Хорошо тебе, стой да стой на этикетке.
Нет, не могу я один. Плохо мне. Пьян, но все равно поеду. К ней. На последние, стеклянные гроши. На колени перед дверьми встану, прощения буду просить. Помню... в общаге. Сидели мы вдвоем, обнявшись и... «Yesterday..» пластинка такая была. Телевизор черно-белый. Да кому я это все говорю? О чем рассказываю? Вам не понять. Другие вы. Не мы, шестидесятники.
