Приезд в канун 1910 года петербургского хирурга, доктора Шуленкампфа в удаленный город Энск казался событием незаурядным, незамедлительно породив долгую волну толков и слухов. И на то имелись свои основания. Город располагался в том особом месте, где Европа заканчивала свой бег и начинала неторопливую поступь Азия. Именно отсюда – несть числа – вели путь по ее просторам вечные странники: землеискатели, купцы и каторжане. В силу этих обстоятельств, публика в Энске проживала скучная, театра не было, газеты запаздывали, почта шла две недели, а Энский этапный острог едва ли не превосходил числом обитателей своих сам город.
Центр Энска отмечали две мощеные улицы, где располагались дома местной знати. К ним примыкали утопающие в грязи, снабженные кое-где деревянными тротуарами переулки – места жительства средних и низших сословий. Горожане развлекались в кабаках, а немногочисленное дворянство довольствовалось собраниями в доме вице-губернатора. Единственным очагом вольнодумства слыла сгоревшая двумя годами раньше городская библиотека, где встречались, бывало, и тихо спорили чахоточные ссыльные и местные книгочеи. Весной жителей Энска одолевала любовь, летом – хозяйские хлопоты, по осени играли они свадьбы и выезжали на охоту, а когда приходила зима, засыпанный снегом город, как и окружавшая его природа, погружался в сон, и редкий гость нарушал этот вселенский покой без особой нужды. А по сему, нежданное появление столичного доктора вызвало в умах горожан небывалое оживление и, как следствие того – упомянутые слухи.
Вскоре после приезда, доктор Шуленкампф появился в городской больнице, встретился с главным врачом и передал ему кое-какие бумаги. Тщательно ознакомившись с их содержанием, главный задумался, поклонился, увесисто пожал Шуленкампфу руку и велел служке проводить доктора на казенную квартиру – комнату в прибольничном флигеле.
Уже на следующий день Шуленкампф прооперировал первого больного, страдавшего от огромной ущемившейся грыжи. Операция прошла блестяще, больной быстро поправился и выписался домой. Последующие операции оказались не менее удачны. По губернии прокатилась молва о великом хирурге из Питера, и в больницу потянулись люди. Шуленкампф брался за все. Он вскрывал нарывы, ампутировал конечности, вылущивал катаракты, закрывал грыжи и даже удалял желудок, что в те времена считалось верхом хирургического мастерства.
Все это происходило к великому неудовольствию прежнего хирурга больницы, доктора Савина, сосланного в Энск из Москвы за пьянство. Некогда талантливый оператор, он изрядно сдружился с зеленым змием и потерял не только хирургическое мастерство, но и осторожность. Как-то раз, будучи мертвецки пьян, доктор Савин хлороформировал больного и отсек ему здоровую ногу вместо больной, пораженной гангреной. Больной умер, а господина Савина скоро отдали под суд, так как умерший приходился родственником начальнику московской городской канцелярии. Принимая во внимание прежние заслуги преступника, суд заменил заключение ссылкой, и доктор Савин отправился в известный нам город, где продолжил сочетать запойное пьянство с медициной. На момент приезда Шуленкампфа, сей господин настолько сдал, что появлялся в больнице крайне редко и прием вел фельдшер.
Теперь все изменилось. Больных прибывало все больше и больше, но Шуленкампф не оставлял больницы, пока не принимал последнего, записанного на день больного. Окружающих поражало его мастерство и рвение к работе. Вскоре у Шуленкампфа появилось два помощника: доктор Захаров, интерн, приехавший из Екатериносибирска и энский доктор Вдовин, оставивший практику кожного врача. А когда Шуленкампф, совершенно безболезненно, удалил вице-губернатору вросший ноготь, хирургу немедленно предоставили отдельную квартиру с отоплением и горячей водой. Ему было позволено также принимать частных пациентов.
Но Шуленкампф не вел частного приема. Он принимал больных по единому списку, и требовал, чтобы секретарь больницы на равных вписывал городских чиновников и крестьян из соседних деревень, что позволило некоторым заподозрить хирурга в народничестве. Впрочем, сама внешность хирурга отрицала это. Статный господин, одетый по последней моде, изъяснявшийся на пяти европейских языках – все это выдавало в нем столичного льва, а не поборника идей Сен-Симона.
Попытки пролить свет на прошлое хирурга не увенчались успехом. Старания любознателей разговорить главного врача также ни к чему не привели. Тот скупо отвечал, что де господин Шуленкампф прибыл в Энск для улучшения местной медицины, по соответствующему распоряжению. Возникавшие то и дело слухи не имели под собой никакой почвы, придумывались изнывающими от скуки обывателями, и погибали так же быстро, как и появлялись на свет.
По мере того, как Шуленкампф продолжал работать в больнице, его помошникам открылись некоторые качества хирурга, кои с трудом можно было назвать положительными. Во-первых, насколько столичный оператор был терпелив и снисходителен к своим больным, настолько отличался он высокомерием и несдержанностью в общении с коллегами. Придя в больницу, Шуленкампф ни с кем не поздоровавшись, начинал работу. Малейшая задержка или неопрятность приводили его в бешенство. Неоднократно, в присутствии пациентов, он обрушивался на своих врачей-ассистентов, называя их неучами и тупицами, проедающими казенные деньги. В то же время, все попытки упомянутых ассистентов чему-либо научиться у великого оператора, вызывали враждебное отношение и насмешки. Ассистентам доверялись лишь самые простые операции, перевязки и наблюдение за больными.
Поле окончания работы, Шуленкампф удалялся в мертвецкую, где препарировал трупы бродяг и арестантов, в избытке поставляемые ему Энским острогом. Как утверждал больничный сторож, работа затягивалась иногда до зари, но утром Шуленкампф, как ни в чем ни бывало, выполнял обход, оперировал и принимал в амбулатории, что вызывало подозрения и трепет больничных служак. Кроме того, Шуленкампф демонстративно не посещал общественных мест и церкви, а все попытки Энских красавиц очаровать загадочного доктора встречали равнодушие и скрытое презрение. Впрочем, общественность снисходительно относилась к странностям столичного доктора, так как в работе он был безупречен.
Примерно через год, в поведении Шуленкампфа произошли некоторые перемены, не ускользнувшие, разумеется, от внимания публики. Он стал более мягок с коллегами, пояснял им некоторые хирургические моменты и просиживал больше времени в мертвецкой, передав амбулаторию ассистентам.
Следует отметить, что в те времена занятие так называемой «трупной» хирургией было весьма распространено, поскольку именно на трупах оттачивалось хирургическое мастерство. При отсутствии должного обезболивания, антибиотиков и препаратов крови, шансы на спасение больного без глубокого знания анатомии были слабы. Порой у хирурга находились считанные секунды, чтобы завершить операцию перед тем, как больной истекал кровью. А по сему, увлечение Шуленкампфа препарацией трупов для просвещенной публики было вполне объяснимо.
Но, как и прежде, просьбы ассистентов принять участие в препаровках вызывали отказ. Кроме того, была отмечена странная закономерность: после работы в мертвецкой, настроение Шуленкампфа улучшалось, он становился разговорчив и, однажды, позволил себе рассказать некую столичную шутку, чем поверг присутствующих в смятение. Более того, время от времени, суровое лицо доктора стало принимать мечтательное выражение, он расхаживал по двору больницы, приглаживал бородку и делал руками пассы, словно жестикулируя в беседе с самим собой.
Стояла ранняя весна. Местные сплетники не замедлили распустить слух о том, что доктор Шуленкампф влюблен в одну из Энских красавиц. Упоминалось даже ее имя. Этот слух, однако, вновь оказался ложным, оставив у Энских антропогнозов нежеланное подозрение о том, что ввиду тяжелой работы, доктор Шуленкампф либо сильно переутомился либо, того хуже, повредился в уме.
Однажды, доктор Шуленкампф пригласил своих ассистентов в кабинет.
– Садитесь, милостивые господа, – непринужденно сказал он, – желаете сигары? Кофе?
Такой любезности со стороны Шуленкампфа не удостаивался в Энске никто. Ассистенты Захаров и Вдовин в тревоге присели на краешки кресел и вежливо отказались от угощенья.
– Напрасно, – отметил Шуленкампф, достал из секретера бутылку коньяка, серебряные стопки и коробку сигар, не спеша закурил, разлил коньяк, и сел за стол. Выпустив несколько струй дыма и увенчав их кольцами, он обратился к докторам:
– Господа, сегодня – особый для меня день. Я вижу, что вы напуганы, удивлены. Успокойтесь. Скоро вы получите все необходимые разъяснения. Ах, молва, молва! Время от времени, до меня доходят слухи, что ваш покорный слуга не то умалишенный, не то прислужник сатаны. Что ж, оставим сплети простолюдинов и позволим мне, самому виновнику, рассказать о себе.
Я вышел родом из богатой столичной семьи. Сто лет назад мой прадед приехал из Германии в Россию на императорскую службу. Сделав блестящую карьеру, он был вхож в высочайшие сферы власти, честно служил Российскому государю, за что получил дворянское звание. Но кто-то оклеветал прадеда, его обвинили в соглядатайстве, и он был вынужден оставить все посты. Проведенное расследование полностью доказало его невиновность. Но, оскорбление было нанесено. Не желая возвращаться к службе, прадед занялся торговлей и, немало в этом преуспел. Мои дед и отец продолжили дело, но карьера мерканта отнюдь не привлекала меня.
Делом своей жизни я выбрал медицину, благородную и древнюю науку, – сказав эти слова, Шуленкампф иронически усмехнулся. – Я думал, что стремлюсь в общество возвышенных, избавляющих человечество от страданий людей. И действительно, с кафедр медицинского факультета благообразные мужи толковали нам о знании, бескорыстии и благородстве. Прошли годы, и я узнал истинное лицо этих господ. Те, кто внял их словам, ушли работать в земство, в отделенные губернии, получая гроши. Сами же господа – профессора, доценты, старшие врачи – содержали роскошные апартаменты, выезжали к пациентам на четверках лошадей и палец о палец не ударяли без подношения изрядной суммы денег. Многие из них, добившись положения и славы, совершенно переставали заглядывать в книги или ходить в анатомический театр. Заняв высокие посты, они посвящали себя плетению интриг, следя лишь за тем, чтобы никто и близко не подобрался к их креслу. О других пороках я предпочитаю не упоминать. Все это, господа, пережито мной.
Окончив факультет, я решил посвятить себя хирургии и отправился работать в одну из деревень. Я увез с собой изрядное количество книг. Именно эти книги стали моими истинными учителями. Позвольте сказать правду: я начал работу, не имея о хирургии ни малейшего представления. Один раз, в университете, мне позволили присутствовать на вылущивании сустава. И после этого, господа, за мной закрепилась слава знающего хирурга! Такие были времена. Итак, я начал работу. Только я и деревенский священник знают, сколько моих пациентов нашли на кладбище последний покой. Именно тогда, я начал анатомировать трупы и осмыслять сделанные ошибки. Я завел тетрадь, где описывал и зарисовывал интересные случаи.
Прошло несколько лет и, по настоянию отца, я вернулся в Петербург. Меня приняли на должность ассистента в одну из столичных клиник. Я сразу выделился среди молодых врачей, прятавшихся за спины старших коллег. Вскоре, больница отправила меня на учебу на родину предков – в Германию. Я ознакомился с тамошней школой и нашел ее достойной подражания. Когда я вернулся в Россию, лишь немногие могли сравниться со мной. И это, как вы понимаете, породило зависть – чувство, развитое в медицинских кругах сверх всякой меры.
Особенно ревновал декан хирургического факультета – профессор Игнатий Исаакиевич Шпиндельбаум, считавшийся в те времена лучшим хирургом столицы. Именно этот человек сыграл зловещую роль в моей судьбе.
Однажды, я принял больного и обнаружил у него аневризму брюшной аорты – тяжелое заболевание, которое нередко заканчивается разрывом сосуда и гибелью пациента. Мне пришла в голову гениальная мысль: укрепить стенку артерии. Я взял лоскут широкой фасции бедра у того же пациента и наложил ее на аневризму, прикрепив лоскут к надкостнице позвоночника. До меня такую операцию в мире не делал никто. Я не гнался за дешевой славой и отложил случай в сторону, дабы оценить отдаленные результаты своей работы. Они превзошли все ожидания: аневризма не только не увеличилась, но даже уменьшилась в размерах и перестала беспокоить больного! Обстоятельно описав случай, я представил его на стол профессора Шпиндельбаума. Тот благосклонно принял рукопись, пообещав посодействовать в ее продвижении.
Прошло некоторое время и я, с удивлением и ужасом узнал, что моя рукопись представлена Шпиндельбаумом на европейском собрании хирургов. При этом, мое имя вовсе не упоминалось, а автором операции профессор представил себя! Метод лечения назвали «операция Шпиндельбаума», а сам профессор был осыпан аплодисментами и наградами медицинского общества. Вернувшись в Петербург, профессор сделал вид, что ничего не произошло и лишь туманно упомянул о том, что моя рукопись находится на рецензии у одного из европейских коллег.
Обида и ненависть душили меня. В одно мгновенье, я мог стать профессором, получить признание мировой хирургии, быть первым в столице. А остался ни с чем! Несколько дней я провел в состоянии близком к помешательству. Едва успокоившись, я назначил со Шпиндельбоймом встречу и потребовал объяснений. Он встретил мой гнев спокойно, внимательно выслушал и сказал, что операция была проведена в его больнице, но без его ведома. Более того, скрыта от него. А по сему, юный самоуправец – то есть, я – заслужил небольшое наказание: вместо того, чтобы вышвырнуть меня с факультета, профессор ограничился тем, что мое имя не было упомянуто в докладе о случае на его кафедре. Он добавил, что в молодости подобный случай произошел и с ним, но это ему ни сколько не повредило, и вот он, профессор Шпиндельбаум, собственной персоной, сидит на белом коне.
Я немедленно оставил факультет и ушел в частную практику. Доходы мои возросли, но я был лишен экспериментальной работы. Мне нужна была моя – моя! – названная моим именем операция. Операция доктора Шуленкампфа! Но вдохновение оставило меня. Прошло немало времени, прежде чем я оправился от удара. Много лет я шел к ней, операции способной избавить от страданий миллионы людей. Я шлифовал ее этапы, оперируя на трупах, но всевидящее око профессора Шпиндельбаума преследовало меня. Даже во сне, меняя облик, он пытался пробраться в мои мысли. Поэтому, я оставил Петербург. Поэтому, я здесь. Да! Здесь я продолжил свою работу и вот – она завершена. Сегодня я намереваюсь выполнить операцию от начала до конца и призываю вас быть первыми ее очевидцами. Вперед, друзья мои! Вперед, к славе! – Шуленкампф выпил стопку, отложил сигару и порывисто вышел из кабинета. Ассистенты послушно поспешили за ним.
Пройдя по беленому коридору, они свернули в операционную. Там Шуленкампф и ассистенты засучили рукава, тщательно вымыли руки, надели халаты и вышли в ярко освещенный зал. В центре, на хирургическом столе, лежал здоровый на вид крестьянский парень. Увидев хирургов, он широко улыбнулся. Шуленкампф улыбнулся в ответ, потрепал парня по щеке, быстро отвернулся к ассистентам и таинственно пробормотал:
– Это необычный случай. Диагноз откроется вам по ходу операции.
Сестра сделала оперируемому укол и тот погрузился в сон.
– Я применяю кокаиновый наркоз, – доверительно сообщил Шуленкампф. – При кратковременных операциях он дает наилучший эффект. Преступим. У нас не так много времени.
Пощипав пациента зубатым пинцетом, и не отметив ни малейшей реакции, Шуленкампф удовлетворенно кашлянул и одним махом рассек кожу на шее коническим разрезом. Небольшое количество крови Шуленкампф промокнул салфеткой и, пока ассистент Захаров переступал с ноги на ногу, продолжил края разреза по бокам вниз, таким образом, что на шее пациента выступила кровавая буква “М”.
С ловкостью фокусника, орудуя ножницами и пинцетом, Шуленкампф отделил средний и два боковых лоскута кожи вверх и вниз, после чего Захаров и Вдовин увидели гортань и мышцы шеи. Крови почти не было. Беря в руки то скальпель, то зажим с иглой, Шуленкампф, одну за другой, рассек шейные мышцы, и глазам присутствующих обнажились пульсирующие сосуды шеи и трахея.
Следующий жест Шуленкампфа заставил вздрогнуть обоих помошников: ловким движением он отделил и, в следующее мгновение, пересек гортань, прошил ее край шелковой нитью и оттянул вверх. Воздух с шипением входил в легкие больного через хрящевую трубку. То же самое Шуленкампф проделал с пищеводом. Лицо Вдовина сделалось белым, как снег, а ассистент Захаров уронил пинцет и воздел к оператору руки:
– Что же вы делаете, господин?..
– Что я делаю, любезный? Что я делаю?! – Шуленкампф на секунду оставил работу и вонзил в ассистента свирепый взгляд. – Вы хотите знать, что я делаю?! – прогремел он, снова берясь за инструменты. – Я делаю то, к чему стремился много лет! Через зависть, вражду и презрение! Я делаю операцию, которую назовут в мою честь – операцию доктора Шуленкампфа! – Удаление головы!! – эти страшные слова ассистенты поглотили с мертвенной неподвижностью.
– Да! – кричал Шуленкампф, – неучи, морочившие вас, придумали отсекать все, что таит болезнь! Вырезать желудок, когда открывается язва! Удалить конечность с гангреной! Вскрыть нарыв! Но они не додумались, что именно голова, человеческая голова, есть сосредоточение всех язв, пороков и гноя. Убрать! Отсечь больной орган! О, не смотрите на меня так! Я жалостлив! Смотрите, я избавлю несчастного от страданий! Навсегда! Операция Шуленкампфа! Избавление! Избавление!
Вдруг, несмотря на данный наркоз, оперируемый широко открыл глаза и попытался встать. Мгновенно потеряв силы, он захрапел, дернулся и рухнул на стол. С подноса посыпались инструменты, Захаров упал без чувств, а Вдовин с воем бросился из операционной.
Не обращая ни на что внимания, Шуленкампф перевязал и рассек сосуды шеи, схватил широкую костную пилу и, приложив ее к шее несчастного, принялся перепиливать позвоночник, не прекращая при этом выкрикивать: “Избавление! Избавление!”
Чуть позже, при изрядном стечении зевак, два дюжих урядника выволокли корчащегося в буйнопомешанном припадке Шуленкампфа из операционной и затолкали в казенную карету. Больницу заполонили посторонние люди, в коридорах воцарился беспорядок. Ассистент Захаров, заламывая руки, давал показания приставу, Вдовин молился в саду, а у главного врача надолго засели два суровых господина в штатском.
После трагической операции – она вопреки чаяниям Шуленкампфа так и не вошла в анналы медицины – ее создатель был заключен в Энский острог, где подвергся судебному освидетельствованию, был признан невменяемым и отправлен в Харлампиевский приют для душевнобольных. О дальнейшей судьбе оператора можно лишь гадать. Как следует из исторических событий, волны большевистского переворота достигли города Энска. В переплясе голода и войны приют оказался распущен, а его больные рассеялись по свету, пополнив ряды солдат, разбойников и попрошаек. Дело Шуленкампфа, вместе с другими полицейскими документами, было вывезено армией адмирала Колчака на восток и надолго затерялось на полках архива Сибирского университета. Случайно его обнаружил ваш покорный слуга, открыл и пролил свет на пожелтевшие страницы.
